ПИЛИГРИМ И. ПЕНДЕРС, 21 рядовой 2-й дивизии морской пехоты США; крестоносцы состояние здоровья: физически полностью здоров, не считая царапины над бровью и синяков на спине после неудачного падения; страдает от хронического ПТСД (бессонница, кошмары, иногда тремор), проявляет симптомы циклотимии; из-за приема золофта у него часто болит голова. ключевые навыки: находится в отличной физической форме; способен как на долгие пешие переходы, так и на изматывающие марш-броски; ловок и точен в движениях, не считая редких приступов дрожи; быстро повинуется приказам и умеет контролировать свой страх; умело пользуется оружием (стандартный набор пехотинца: пистолет, винтовка, автомат, карабин, гранаты и пр.), играет на скрипке и изящно матерится.

fc: tom holland

Настольная лампа мерцает из-за перебоев напряжения - скорее всего она работает от генератора. Люминесцентная лампа отражается в глазах ярким пятном, от которого несколько часов потом не можешь отойти. Перед Вами стоит поджарая женщина, скрестившая тонкие руки, полные синяков, на груди. Её зовут Мэри, но Вы не можете вспомнить откуда знаете её имя. Мэри спрашивает: «Кого Вы убили?». Её губы дергаются в нервной улыбке, которую она старательно прячет. Мэри садится на стул прямо напротив Вас, нетерпеливо постукивая загрубевшими подушечками пальцев по собственной коленке. Пилигрим перестает покусывать огрызок карандаша, стащенный им со стола, и хмурится. Вспоминает душный воздух Кабула и сухой кондиционированный – на военной базе; как же пекло оружие неопытные пальцы! Вспоминает панические зачистки карантинных зон в Атланте и Хьюстоне. Крюк через Луизиану в Техас, спонтанные выстрелы... и не может найти в своей прихотливой памяти ни одного лица, ни единственного. В висках нарастает ноющая боль от яркого света лампы, и Пип раздраженно мотает головой: – Не знаю. Не помню. Какое это имеет значение?

Мария Пендерс - мать, мертва;
биологический отец ему неизвестен;
Франклин Сомерсби - отчим, мертв;
Эванжелин Спраутт - бабушка, мертва.

Пилигрим (мой Перегрин, Пиппин, мой мальчик, мой маленький мальчик) – его зовут Пилигрим, вот только никто его так не зовет, он обычно Пип (P.I.P.), по службе – Пендерс. Фамилию он отчего-то не любит, хотя обычная это фамилия, ирландская, голландская? Он Пип, как звонок, как подножка, как стукшувший о пол карандаш или как мимолетный солнечный луч, прокравшийся сквозь облачную пелену.

Не спрашивайте у него про детство, потому что оно было счастливым. Он будет говорить отдельными словами, прерывать самого себя посреди фразы и бесконечно повторяться, а потом замолчит и будет на вас дуться. Он вам скажет: Девон. И сами догадывайтесь, был ли это холмистый фермерский Девон как у Голсуорси или современный, городской, пропахший в равной степени рыбой с рынков, бензином и сигаретным дымом. Добавит: отца не было. (Может, потому и не любит фамилию, что досталась она от отца, а он его не знал и знать не хотел).

Девон его был дартмутским, с туманным заливом, просвечивающим сквозь занавески на кухне. Это было кружевное женское королевство его матери и бабушки: Элизабет Первая и Вторая (нет, их звали иначе), гордые Елизаветы заправляли его жизнью, направляя железною рукою. Пип слушался. Пип любил. Пип недоумевал: Идит сказала, что у неё есть папа. Так что, у всех? Ни на секунду он не сомневался, что его домашний мир – правильный, потому что если у него нет папы и он в порядке, то зачем папы остальным детям, глупость какая, глупость, глупость, правда же, мамочка? Чепуха.

Пип быстро учится читать, но коряво пишет. Пип любит собирать Лего и кататься на велосипеде. Пип заводит друзей в течение пятнадцати секунд и теряет их так же моментально, дети вьются вокруг него, будто мошки, а он что, он Пип, он мимолетный солнечный луч.

Черешни, яблони, лодки, маяк, песок в мокасинах, лабрадор тянет в сторону паромного причала, похороны, к Элизе – застрявшая в круговороте пластинка, эссенция банальности и плохого вкуса, Пип настойчиво ставит её ещё раз и ещё, потому что ушла его Элизабет Вторая, правительница пастушьих пирогов и медленных прогулок в парке, и вдруг её морщинистые щеки и седые брови превратились в урну с прахом. Пип не плачет. Он просто не верит в смерть.

Л-л-лондон разливается по стеклу холодным дождем, крепится к оконной раме ветвями абрикос: здравствуй, мальчик, здравствуй, Пилигрим, вот и первое твое путешествие, а тебе всего лишь семь лет. Пип читает Нарнию и страшно, до рыданий, хочет обнять Аслана. Он упрашивает маму пойти с ним в зоопарк, и так огорчается, когда понимает, что львов трогать нельзя.
Мама не просит его подружиться с кем-нибудь в школе, а то ведь он подружится со всеми и притащит половину одноклассников пить чай и рассматривать дедушкину коллекцию железнодорожных билетов.

Он не помнит Лондон. Даже сейчас, когда каждое воспоминание – будто спичка, на свете и скудном тепле которой можно продержаться лишних несколько секунд, – не может вспомнить почти ничего. Только вот эти первые дни, книги: Нарния, Гарри Поттер, Хоббит, – немножко начальной школы и будто провал. У него точно были друзья, их имена записаны в его детском дневнике. Милли и Джонас. Что они делали? Куда ходили, во что играли? Пип начинает дышать часто-часто и кидает проклятую тетрадку, облеенную стикерами, в стену. И почему он не мог нормально писать?

Ему десять, мать переманивает фирма в Бирмингеме. Она соглашается, ведь платить ей будут больше, а траться на проживание можно меньше. Несмотря на хорошую работу, хорошую машину, хорошего сына, она всё ещё мать-одиночка и размышляет, как мать-одиночка. Так будет удобнее.

Пилигрим решает, что у него теперь новое имя: Джек, потому что Лондон, а ещё потому что «Морской волк» и «Южные рассказы» едят его с головой, он сходит с ума, рассматривая иллюстрации, и пересказывает друзьям в школе: вот это грот-мачта, а это реи, а это бушприт... само слово «Лондон», которое он так не любил, проживая в Лондоне, захватывает его навязчивой идеей. Мама переживает, что он не хотел переезжать, а Пип заливисто смеется – что ты! Здесь мне нравится намного больше. Но собаку я назову Лондон.

Бербери Парк становится его постоянным местом обитания: он гуляет там с Лонди (постепенно он успокаивается, да и ветеринар говорит, что их сеттер – вообще-то она). После школы он бежит туда с Филиппом и Картером, чтобы поиграть в индейцев и пиратов. Сам Пип будто вынырнул из семидесятых, совсем книжный ребенок, мама с трудом уговорила его брать с собой мобильный телефон. Он нелепый мечтатель и заражает тем же других. С двенадцати он учится играть на скрипке и идет играть в школьном театре, через полгода сочиняет собственную пьесу – она, конечно же, про приключения путешественника в Полинезии.

(Учится очень хорошо, смеется очень громко, а иногда долго молчит и злится непонятно на кого; ходит на танцы и регулярно дерется с одноклассниками, которые считают его слишком женственным: ах вы! Дерется отлично).

Его жизнерадостность и общительность всегда граничили с истеричностью, но настолько слабо, настолько неуловимо, что никто этого и не замечал – сам он в первую очередь.

Мама выходит замуж. Мама познакомилась с Фрэнком на ежегодной конференции по охране окружающей среды. Мама и Фрэнк переписывались восемь месяцев, в течение которых Фрэнк прилетал четырежды. Пилигрим одобряет Фрэнка, ведь США – это что-то из популярных подростковых сериалов, в которых он ничего не смыслит, это пятьдесят различных вкусов печенья Орео, это Бостон!
Апельсины, авокадо, корабли, китайские магазинчики, кеды липнут к асфальту в жару и колли тянет в сторону дендрария. Пип смирился с тем, что все его собаки кому-то отдаются при переезде, хотя ему так жалко расставаться с Лонди, что сердце, кажется, вот-вот выпрыгнет из груди.

Ему даже немного скучно в школе, потому что всё легко: и учиться, и увлекать очередных друзей своими рассказами про далекую даунтоновскую (в их воображении) Англию. Пилигрим принципиально не бросает свой акцент и гордо огрызается, когда его дразнят бриташкой. Он становится слишком самоуверенным, осознавая свою харизму не просто как данность, а как козырь многоразового пользования. Его любят и ему нравится, когда его любят. И преданностью окружающих, их вовлеченностью в его жизнь, он компенсирует то, чего никогда не получит: любви от того, кто ему больше всего нужен. Пип немножечко безумен, но не настолько. Фрэнк принадлежит матери.

Что не означает его спокойствие; Пилигрим кидается из творческого бедлама в меланхоличный идиотизм, всегда выходя сухим из воды. Оценки колеблются, но не падают, он присоединяется к команде по футболу потому лишь, что, если не выплеснет закипающий внутри ад, то взорвется. Крейслер никогда не звучал настолько надрывно, как в его исполнении тем летом! Мама говорит с ним о колледже, о том, какой он у неё талантливый мальчик, а Пип смотрит на неё диким перепуганным взглядом. Он согласен идти в колледж, если только это будет Гарвард, чтобы оставаться вблизи; оба они понимают, что он не настолько талантливый. 
Армия проскальзывает в его мыслях разве что как глупый подростковый план мщения. Да я! Да вот! И сбегу, и буду служить! А вы все пожалеете, конечно.

Телефонные звонки как этот достают тебя из-под земли, и Пип, бедный Пип с его верностью королеве Элизабет, подскочил сразу же – так быстро, что мобильный выскользнул из потных ладоней. Слова человека по ту сторону слились в одно большое словесно-смысловое пятно, как некогда его лондонское окно сливались с ветвями и листьями абрикоса, авкастротоавкфакафатстрострофа.
Смерть, смерть, смерть, – стучало в висках, отдавалось в ребрах. Смерть, смерть, смерть, вторили колокола Олд-Норт-Черч: восемь часов вечера. Время умирать.

Пилигрим Пендерс передвигается на своих двоих, а кажется ему, будто ползает на четвереньках: до того всё медленно и вязко, физически тяжело, и стучит, стучит стальное бостонское небо по затылку. Опадают слоями все его имена: Перегрин, Пилигрим, Пип, мистер Пендерс, Джек, Джеки, малыш, милый мой мальчик. Он теперь сирота, и этого достаточно, чтобы нарисовать ему новое будущее. Там уже нет ни матери, ни Фрэнка, ни колледжа. Там вообще ничего нет. (Пип никогда не верил в будущее, он никогда не знал, кем хочет стать, и вот вдруг за него всё решилось: он стал никем в самом вульгарном из смыслов этого слова).

Родителям Фрэнка он не нужен. Зато деньги, оставшиеся на его счету, нужны, и назначенный Пипу адвокат ухватывает лишь малую их часть: так, чтобы мальчику хватило, чтобы устроиться после совершеннолетия. Пипу, в общем, плевать.

Насколько сильно он хотел бы помнить Лондон, настолько же хочет забыть приют, в котором провел два года. От улыбчивого Пилигрима осталась съежившаяся, побледневшая тень, которую сам Пилигрим всем своим естетсвом презирал. Свою слабость и слезы, тщательно смываемые холодной водой в туалете, свои синяки – потому что оказалось, что дерется он по сравнению с остальными сиротскими так себе, – свою неуемную боль и острое чувство вины и предательства: как он предал свою мать, возжелав запрещенное, так она предала его, бросив в одиночестве. Он исправно встречается с психологом из социальных служб и рапортует, что ему становится все лучше и лучше, что, конечно, неправда. По воскресеньям Пилигрим идет в католическую церковь, не упоминая, что он англиканец, и исповедуется, испытывая мазохистическое удовлетворение от того, насколько он отвратительный человек. 

Пип научился себя ненавидеть сильнее, чем, ему думалось, это возможно. Он доводит свое лицемерие до абсурда, повторяя слова гомофобных религиозных агиток, не веря при этом в Бога. Подрабатывает по вечерам в кафе. Достает фальшивое удостоверение личности и злоупотребляет алкоголем, раздает себя (но только тело, сердце у него стало каким-то маленьким и скупым) каждому, кто попросит. Убеждается в своей абсолютной, категоричной виновности в гибели матери и отчима. Доводит себя до нервного срыва и рыдает, захлебываясь, пока его наконец не отпускает. Пока наконец он не перестает верить в смерть, как не верил в неё в шестилетнем возрасте.

На начало выпускного класса Пип – почти взрослый, никто его уже не усыновит. Он исправно ходит на учебу и снова вступает в команду по футболу. Он бегает и занимается на школьных тренажерах. Бессмысленная идея возвращается к нему, теперь уже вполне здравая: а почему бы не в армию? У него почти нет денег, у него нет никакого желания строить жизнь, по правде говоря, он держится только на упрямом желании не сдаваться. Школьный консультант высказывает сомнения в его психологической устойчивости, на что Пип широко улыбается: не бойтесь, сэр, я со всем справлюсь. Я уже справился.

(Так удобно прячутся его опасно беспорядочные смены настроения под ширму детской травмы, успешно преодоленной).

Тринадцать недель в лагере, затем его отправляют в Кэмп-Леджен. Пилигрим опять путается в воспоминаниях: отчего-то кажется, что тренировки оканчиваются очень скоро и не оставляют на нем никакого следа, хотя во время их прохождения каждая минуты длилась как час и заставляла выть от усталости и боли в мышцах. Пип – послушный и внимательный, ему прочат успешную карьеру, ты был лучше поступил в колледж, парень, смог бы стать офицером; но ему не нужно быть офицером, ему необходимо убраться как можно дальше от своего прошлого и по возможности не думать, не решать, не сомневаться.

Перед отправкой в Афганистан зимой Пип (рядовой Пендерс) оглядывается назад на свое прошлое и ему становится ужасно тоскливо. Сколько бы он ни повторял, что хочет служить своей стране (какой своей, господи, он по-прежнему хватается за свой чопорный британский акцент как за последнюю ниточку, связующую его с матерью), сколько бы ни шутил вместе с другими солдатами, Пип довольно-таки уверен, что жизнь его безнадежно просрана.

Он говорит всем, что он из фанатично религиозной семьи, поэтому он Пилигрим, хотя на самом деле не имеет понятия, отчего его так назвали, – ненужная ложь, которая ничего ему не стоит. Его все равно никто не зовет по имени, а потом и по фамилии тоже не зовет. Здесь с него сдирают даже тоскливое «сирота» и остается скромное беззлобное that british kid. Его и без того невнятная идентичность сначала размывается ещё больше фальшивыми рассказами о порках и вечерних молитвах, которых никогда не было, а потом Пип перестает маяться ерундой и на все вопросы отвечает только, что детство его – счастливое, девонское и без отца.

Афганистан, куда он попадает в неполных девятнадцать лет, не оставляет в нем места для выдумок и жалости к себе. Пилигрим окончательно разучился себя любить, но и откровенно устал ненавидеть; ежедневные тренировки, а потом и участие в операциях, укрепили его почти звериную жажду к жизни, и в то же время упростили требования к этой самой жизни. В конца мая 2017-го года его ранит осколок гранаты и легко контузит, отчего ухудшаются симптомы циклотимии, приводя к сильному дистимическому приступу. Из-за смеси препаратов, призванных лечить его от ранения и депрессии, врачи советуют Пилигриму отложить вакцинацию.

Он уверен, что после выписки из госпиталя ему прямая дорога на солдатскую свалку, и несказанно удивляется, когда его отсылают обратно в опустевший Кэмп-Леджен: почти все военные рассованы по карантинным зонам. Спустя неделю из оставшихся формируют отряды и отправляют в ближайшие крупые города – Шарлотт, Джексонвилль и Атланту. Вот только с приказом что-то неясно, он, наверное, неправильно услышал, им придется убивать граждан США?

Убивать приходится в безумном угаре постапокалиптического хоррора, Пилигрим трясется и глотает слёзы, нажимая на курок, прячась в палатах, кидая в оживших мертвецов вазы с ещё не завядшими цветами.

В Хьюстоне в живых остаются только он и один его товарищ, на руке которого вскоре обнаруживается укус. Пип смотрит ему в глаза, стреляя.

К крестоносцам Пилигрим присоединяется относительно рано, он – одна из первых «замен», на которую решается Розенберг. Своим командирам (в его представлении Розенберг и Дерри равны, потому что первый является реальным командиром, а вторую он почитает за свою Елизавету Третью) подчиняется бесприкословно. Всем новичкам говорит, что название «крестоносцы» их группа получила из-за него, хотя это скорее всего неправда.

ИНВЕНТАРЬ:
Полевая форма (штаны, куртка, майка, ботинки, ремень), несколько наборов нижнего белья и пять пар носков, трофейный свитер, худи и пара футболок, шерстяные рейтузы, теплая шапка и шарф, дождевик. Аптечка, иголка, канцелярские ножницы и маленький моток черной нитки, зажигалка, фонарик и две батарейки. Из оружия при себе всегда имеет пистолет Беретта М9 и три магазина по 15 патронов к нему, армейский нож. Все пожитки складываются в походный рюкзак.
Из личных вещей: права, разряженный телефон, айпод и наушники, томик стихов Бёрнса, неоткрытая пачка сигарет, полуторалитровая бутылка воды, жвачка и розовая скакалка.
Регулярно берет из общих запасов сладости, обычно спросившись, но не всегда.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО:
Оказавшись довольно умелой машиной для убийства, Пип остается смешливым, острым на язык и харизматичным мальчишкой, который то травит анекдоты про стояк, то рассказывает меланхолично о концертах в Симфоническом зале Бостона. Он старательно скрывает от окружающих свои проблемы с головой, закидываясь с трудом добытым золофтом (ламотриджин у него закончился, отчего ему постепенно становится всё хуже).
Он действительно не знает, почему мать дала ему такое имя – она не отвечала на его расспросы.
Не говорит прямо о своей ориентации, но по его постоянным шутливым намекам о ней можно догадаться.
Даже в состоянии сильной подавленности Пип помнит о том, что должен выживать, хотя бы и назло. Он уверен, что дотянет до дня, когда последний зомби сгниет и опадет бездвижным скелетом, а когда перестает быть уверен, то пьет антидепрессанты, жует чупа-чупс и возвращается на путь истинный выживающих мира сего.

Отредактировано Pilgrim Penders (2017-06-26 00:39:03)