НУМИ Д. ШНАЙДЕР, 32 воспитатель детского сада, педагог раннего развития. последние полтора года санитарка онкологического хосписа; диггеры состояние здоровья: хорошее; хронические заболевания — выраженное ограничение подвижности кисти левой руки из-за неправильно сросшегося открытого перелома. ключевые навыки: неплохо разбирается в психологии людей, лишний раз способна предугадать следующий шаг оппонента — благодаря этому выступает в качестве переговорщика при обнаружении диггеров и приглядывает за новыми членами группы; за прошедшие два года сказочно научилась справляться с монтировкой и ножами (именно это использует в качестве оружия); неуверенно, но все же держит в руках огнестрельное оружие — способна задержать зомби, стреляя почти вслепую, но не убить его. на раз латает одежду как себе, так и остальным членам группы, вероятно, смогла бы зашить небольшую рваную рану, но случая за два года так и не выпало. разбирается в электрике чуть выше среднего уровня — большим достоинством это не считает, но за время, проведенное в качестве диггера, сумела разобраться в устройстве подобных резервных генераторов — при острой необходимости, вполне вероятно, сможет таковой починить. крайне полезной оказывается при выходе на поверхность, поскольку перемещается быстро и крайне тихо, не чурается лезть в закрытые помещения или брать припасы с убитых зомби; не испытывает угрызений совести при убийстве людей, с которых можно снять оружие или провиант.

fc: rosario dawson

Настольная лампа мерцает из-за перебоев напряжения - скорее всего она работает от генератора. Люминесцентная лампа отражается в глазах ярким пятном, от которого несколько часов потом не можешь отойти. Перед Вами стоит поджарая женщина, скрестившая тонкие руки, полные синяков, на груди. Её зовут Мэри, но Вы не можете вспомнить откуда знаете её имя. Мэри спрашивает: «Кого Вы убили?». Её губы дергаются в нервной улыбке, которую она старательно прячет. Мэри садится на стул прямо напротив Вас, нетерпеливо постукивая загрубевшими подушечками пальцев по собственной коленке. Нуми Шнайдер удается продержаться 23 дня без убийств - на тот момент она считает себя чистой. 5 дней она проводит в неведении в квартире отца, затем её эвакуируют в безопасный квартал, который вскоре тоже заполнится зомби. Когда всё происходит в первый раз, она открывает дверь в чью-то уже пустую квартиру - у неё порезана рука и кровь оставляет за ней редкий след. В квартире тихо (Нуми удается различить горловой рев в соседней квартире - она не может точно определить сверху или сбоку), Шнайдер сперва осторожно заглядывает за угол, но уже через несколько секунд расслабленно начинает греметь плошками на кухне. Среди бесполезной отныне кухонной атрибутики, Нуми находит банку зеленого горошка, несколько батончиков гранолы и сухие хлопья, которые некогда живые дети, вероятно, с радостью уплетали на завтрак вместо каши. Нуми еще не знает, что несколько минут назад она совершила ошибку, которая может стоить ей жизни - она не закрыла дверь. Всё происходит будто в фильме ужасов - замедленная съемка, дешевый хромакей; сердце начинает стучать в горле гораздо позже, а сейчас у Наоми нет на это времени. Под рукой оказывается только кухонный нож, который наполовину застревает у зомби где-то в височной области. Мертвец послушно падает на пол, несколько раз в полете клацая зубами, а Наоми опорожняет желудок в двух метрах от него. Нуми Шнайдер до последнего казалось, что все можно вернуть. Но это все изменило. Нуми Шнайдер еще долго не может поверить, что кого-то убила. Воспоминания приходят после - она слышит за спиной тихое клацанье челюстей, медленно тянется рукой к кухонному ножу. Нуми не думает, и это единственное, что спасает ей жизнь. Резкий разворот, бесцельный взгляд глаз за пеленой напротив - пальцы Нуми проваливаются в разложившееся тело, пока правая рука заносит нож. В следующую секунду все пропадает: у неё трясутся руки, а тошнота подкатывает к самому горлу. Хруст костей преследует её всю оставшуюся жизнь, ровно как и запах разлагающегося тела.

— Все начинается, когда Нуми шесть лет, и она сидит в желтом сарафане за высоким столом с белой скатертью. Рене обещает, что приготовила дочери сюрприз, и, если честно, Нуми очень надеется, что это торт или кукла. Маленькая Нуми Шнайдер прикрывает ладошками глаза, бессовестно подглядывая в щелку между пальцев - спустя всего мгновение Рене задорно выводит из-за угла в их кухню усатого мужчину. Рене говорит, что его зовут Петер, и Петер теперь будет жить с ними, но самое ужасное, что торт Рене так и не приготовила.
На самом деле, все начинается гораздо раньше, когда Рене Шнайдер, молодая и жутко амбициозная, отправляется в ненавистную ей Америку на три дня. Помимо работы у Рене Шнайдер слишком много свободного времени, которое она внезапно тратит на американца, который, как потом признается сама Рене, слишком сексуально поправлял свои очки. Все началось через две недели, когда Рене, свято верящая, что впереди её ждут несметные богатства и всеобщее признание, узнает о беременности. Но об этом маленькая Нуми еще не знает, она просто расстроена, что не получит сегодня сладкого.

- Поздоровайся с Петером, Нуми. Будь хорошей девочкой.
- (робко) Здравствуйте, Петер...

- Петер уходит из дома так же неожиданно, как и появляется в нём. Нуми исполняется восемь лет; она ждет своего пирога, сидя за столом в новой квартире, в которую они переехали несколько месяцев назад. На столе расстелена та же самая скатерть, что и на прошлой кухне, а на самой девочке по-прежнему сарафан, но только теперь в крупный черный горох. Нуми не понимает почему Петер в последнее время так кричит на маму и почему его так часто не бывает дома.
Пока Нуми ждет своего праздничного пирога, Рене буквально выползает следом за Петером, который держит в руках уродливый горчичный чемодан. Рене, распластанная по полу, задыхается в рыданиях - она проклинает Петера на чем свет стоит, тут же умоляет его остаться. Петер Гасельбах бросает равнодушный взгляд на Нуми, любопытно спрятавшуюся за поворотом, затем просит Рене найти в себе хоть каплю гордости. Затем Петер Гесельбах уходит. Раз и навсегда, не возвращаясь даже за собственным электрочайником. Рене, которую впредь было категорически запрещено называть мамой, и Нуми Шнайдер остаются снова наедине друг с другом.

- Не называй меня так, Нуми. Не называй меня так!
- Но ты же не перестанешь быть моей мамой?

- В следующий раз они заговаривают о Петере (о котором, к слову, упоминание каралось увесистым подзатыльником) через год. Нуми исполнялось девять лет, она сидела за старым столом и ковырялась пальцами в прожженной окурками скатерти - что примечательно, праздничного пирога не ждала. Рене сидела рядом с дочерью, не поднимая собственных глаз; скорее всего плакала, но Нуми трудно вспомнить - она болтала ногами, уставившись в розовые носки, заметно истончившиеся на больших пальцах и явно не подходящих ей по размеру.
Рене сказала, что это все из-за неё, что это Нуми во всем виновата. Рене говорила холодно и четко, словно давно вынашивала эти слова, оставляя их либо для исповеди, либо для эпитафии. Рене затевает часовой монолог о том, как счастлива она была до тех пор, пока не родила свою дочь; она больно укоряет Нуми в существовании, ссылаясь на то, что была слишком глупой, чтобы сделать правильный выбор; затем, впервые за год, вспоминает о Петере и говорит, что если бы не Нуми, они были бы вместе. Рене признается, чистосердечно и жестоко, что надеялась полюбить собственного ребенка, но у неё не получилось. На той кухне, провонявшей запахом табака и размокших окурков в пепельнице, Рене Шнайдер говорит, что лучше бы сделала аборт. Затем отрешенно устремляет уставший взгляд в окно.
Нуми ничего не знает про аборты, но чувствует, что это что-то ужасное.

- Он не мог воспитывать чужого ребенка, Нуми! Это из-за тебя он ушёл!
- (тяжелое сопение)

— Через несколько дней, стоя в аэропорту, они снова счастливая семья (или очень хотят таковой казаться). Рене грубо подтягивает лямки детского рюкзачка у Нуми на плечах, поправляет на переносице очки и просит дочь только об одном: «Не опозорь меня, Нуми!». Где-то в глубине души Нуми думает, что Рене хотела попросить её больше не возвращаться, но озвучивать это она не собирается.
В аэропорту они с Рене встречают незнакомого мужчину - худощавый, с длинными тонкими руками, в очках с черной глянцевой оправой он уверенно тянет ей свою открытую ладонь. Руми девять лет и несколько дней, и она впервые знакомиться с собственным отцом. Рене говорит, что его нужно называть исключительно по имени, но сам мужчина говорит, что Наоми (а Саймон обращается к дочери так, принципиально на американский манер) может называть его так, как ей вздумается. Нуми удивленно вздергивает плечи, становясь угловатым, несуразным ребенком (безмерно похожим на своего отца), еще недоверчиво прожигая его взглядом исподлобья, тяжело сопя. Саймон обещает, что они с дочерью отлично проведут время, обращаясь к Рене, но та и глазом не ведет. Между несложившейся семьей возникает напряженная пауза, которая нравится только Нуми - её мать, наконец, молчит и не обвиняет её во всех своих бедах, а отец начинает казаться забавным, когда корчит ей рожицу поверх своих очков.
Нуми нескольким больше девяти лет и они с отцом улетают в Америку. Рене не говорит сколько это продлится, Нуми надеется, что это навсегда.
Сидя в хвосте самолета, она смотрит на своего уснувшего отца, любопытно изучая его расслабленное лицо - думает о том, что у неё такая же родинка на шее и что у нее точно такой же нос, а брови чуть подергиваются во сне (так ей говорил Петер до тех пор, пока не решил разойтись с её матерью). Нуми чуть толкает его локтем в бок, Саймон тут же растеряно утыкается указательным пальцем в переносицу в попытках поправить очки. 

- Даже «Старый Бо»?
- Даже «Старый Бо», Наоми.

- Наоми живет в Америке следующие четыре года. У Саймона, которого Наоми теперь зовёт папой, большая квартира на четырнадцатом, предпоследнем, этаже кирпичного здания- все, наконец, налаживается. Наоми чувствует себя аккурат на своем месте, будто Господь, в которого они с отцом верят достаточно скептично, изначально предполагал ей это место. Наоми не получает открыток от Рене последние полтора года, даже на собственный День рождения, но и это кажется ожидаемым - это больше не делает Наоми больно. Она с садистским удовольствием ищет в интернете стереотипы по поводу немцев: занудство, пунктуальность, безразличие, - обнаруженные в себе подлежат истреблению немедленно.
Единственное, что выдает в Наоми немку - это фамилия её матери и, может быть, дотошная педантичность, смахивающая больше на ОКР. Со временем Наоми мирится с этим фактом, убеждая себя, что «Настоящему американцу похрен» и недвусмысленно превращает (ранее, казалось бы, недостаток) в отличительную свою черту.
Наоми Шнайдер празднует свой четырнадцатый День рождения, когда замечает за прозрачным стеклом кафе Рене. Наоми больше не носит сарафанов, и Саймон покупает ей носки по размеру, но стоит ей заметить мать, как годы самоутверждения летят к чертям.
Рене приезжает в Америку, которую ненавидит, чтобы забрать свою дочь домой. Она говорит, что выходит замуж через три недели, и что Нуми должна вернуться. Рене роняет скупую слезу, признав как сильно ошибалась, а Нуми, вцепившись в худощавую отцовскую руку, способна думать о том дне, когда она сидела за столом с белой скатертью, а мама не принесла ей даже куска пирога.
Через три дня и семнадцать часов Саймон, Рене и Наоми стоят посреди аэропорта. Рене говорит, что они смогут начать все с чистого листа, но Наоми отказывается её слушать. Наоми Шнайдер надевает вакуумные наушники, утыкается курносым носом в отцовскую грудь и задается истерическим плачем.
Мир Наоми Шнайдер разрушен и все, чего ей хочется - это убежать.
(just wanted to run and run and run - don't wish life away, now i've one day)

- Где мой праздничный пирог, Рене?
- Ты можешь называть меня мамой, Нуми.

- Звонки Саймону становятся тяжелым испытанием: телефонные трели заканчиваются бездейственным ожиданием. Отец звонит сам, никогда не берет трубки, подолгу молчит и иногда засыпает посреди слова - говорит, что много работает и скоро сможет её забрать. Наоми Шнайдер верит каждому слову, которое говорит ей отец; ей кажется, что он действительно её любит.
Рене просит назвать её мамой при своем новом муже, но матерью для Наоми она так и не становится. Наоми думает, что Рене счастлива (скрипя сердцем, находит где-то внутри себя к ней жалость, выпускает давно запрятанную тоску - в конце концов, сменяет гнев на милость) и старается её не ненавидеть. Они обе пытаются это делать.
Тем временем Наоми шестнадцать лет. Она больше не празднует свои дни рождения, остерегаясь очередного подвоха со стороны Рене. Изо дня в день какофония голоса Рене и Гельмута сводят её с ума: он постоянно недоволен (совершенно неважно чем), она - не устает упрекать его в безразличии. Наоми все это встает посреди горла костью - музыка перестает помогать и больше не заглушает их бесконечные крики. Наоми Шнайдер звонит своему отцу, четко осознавая, что это конец - юношеский максимализм подливает в огонь масла. Все кажется безвыходным ровно с того момента, когда они с Рене летят из Америки обратно в Германию. На том конце провода трубку берет незнакомая женщина, на заднем плане плачет ребенок. Она говорит, что Саймон сейчас не может подойти, он занят в лаборатории. Она спрашивает кто это? Кто это звонит?  Наоми, переполненная яростью, отвечает что, его неудавшийся эксперимент.
Наоми Шнайдер исполняется шестнадцать лет, и она считает своего отца главным предателем во вселенной.

- Я поступлю в университет, пап... (не договорив)
- Конечно поступишь, Наоми.
- В Америке.

- Наоми Шнайдер учится в Америке, Рене впервые поступает так, как действительно будет лучше для дочери - после утомительных речей, наконец, замолкает и дает Наоми совершить ошибку. Наоми обещает приехать на каникулах, если её не заберет Саймон (Нуми решает, что папой его называет теперь другой ребенок), но правда в том, что ей одинаково не хочется возвращаться в эти дома. Наоми больше вообще ничего не хочется.
Америка пожирает её с головой. Наоми Шнайдер проваливается в учебу, словно Алиса попадает в зазеркалье - мгновенно и бесповоротно. У Наоми колоссальные нагрузки, но это не страшно. Наконец-то, хоть что-то полностью освобождает ей голову от бесконечных утомительных размышлений и обвинений. Наоми вся становится тишиной, в какой-то момент (изрядно перебрав пива) ударяется в буддизм и думает дать обет молчания на сорок дней. У неё нет друзей, она не ходит на вечеринки (когда говорит об этом взволнованной Рене, та укоризненно цокает языком в телефонную трубку - Нуми, но это же нужно!), у неё нет парня или даже подружки. Наоми обносит собственное сознание кирпичной стеной, оставаясь в собственном замке в одиночестве. Наоми Шнайдер клянется в письме, которое планирует отправить самой себе на День рождения через двадцать лет, что в своей крепости она останется одна, и, возможно, это единственное, что она правильно предугадывает.

- Я останусь у папы.
- Нуми, но ты же обещала приехать!

- Я полечу к Рене.
- Приезжай хотя бы на пару дней, Наоми...

- Безостановочная учеба вскоре приносит свои плоды - Нуми Шнайдер (как же она ненавидит это немецкое Нуми!) становится лучшей ученицей на курсе, спустя несколько недель ей впервые поступает предложение о стажировке, после него - следующее, за ним - очередное. Наоми хочет посвятить себя науке (чтобы быть похожей на Саймона, но себе в этом не признается) и детям (чтобы стать лучше Рене, об этом себе напоминает каждый день) - поразмыслив, соглашается. Наоми удается виртуозно сочетать учебу и стажировку (синяки под глазами достигают пяти пудов каждый, от аддерала выпадают волосы, закостенелая улыбка медленно сползает с лица), она почти не думает о том, что могла бы быть действительно полезной, но просиживает болтающиеся на ней штаны в своем кабинете. Все что делает Наоми Шнайдер - подписывает документы: я разрешаю использование этой методики; сомнительная валидность; нет отчета контрольной группы испытуемых; запрещено к проведению в группах меньше семи человек.
Её волосы завязаны в неряшливый хвост, когда на породе её кабинета появляется Саймон. В его худющих (еще сильнее, чем в их первую встречу) руках он держит шоколадный кекс, в который воткнута свечка. Скудное пламя дрожит на сквозняке, через секунду гаснет, оставляя после себя тоненький дымный след.
Саймон хочет попросить прощения - Наоми Шнайдер все равно. В её крепости больше никого нет.

- Нам нужно серьезно поговорить, Наоми. О твоём состоянии.
- Мне некогда, Саймон. Тебя, наверно, уже ждут.

- Наоми Шнайдер через год не узнать. Шесть дней в неделю она встает раньше рассвета, красит длинные ресницы, расчесывает волосы и убирает их в тугой хвост на макушке. За чашкой кофе выуживает сигарету из полупустой пачки, медленно проворачивает её в пальцах несколько раз, затем все же прикуривает - закатив глаза, разминает шею, будто на ней восседает целый мир, и под его тяжестью она затекает свинцом. На белом фильтре остается отпечаток губ, аккуратно выведенных помадой. Наоми Шнайдер проваливается в отчаяние ровно до того момента, пока её телефон пронзительно не пищит на весь дом.
Первая выполненная задача из семи, поставленных на день - Наоми уходит из дома до того момента, пока кто-нибудь проснется, чтобы не видеть ни одну знакомую рожу.
На работе Наоми преображается: насупившиеся брови мягко расходятся, освобождая смуглый лоб от залегших морщин. Вокруг неё десяток детей, которые тянут её за подол расклешенной газовой блузки в подсолнухах. Они все кричат её имя (её английское имя), разбредаются по комнате, но всегда возвращаются. Наоми Шнайдер, наконец-то, беззаветно любят, ничего не требуя за это взамен.
Она нарушает первую клятву - никого не впускать в свой замок.
Дети ужами на сковородке носятся вокруг неё, рисуют своих родителей, дома и океаны (Хильде дарит ей рисунок, на котором они с Наоми держатся за руки - Шнайдер плачет в подсобке тринадцать минут), от них слишком много шума, но Наоми счастлива. Она говорит Хильде, что у неё талант и маленькая девочка верит.
Наоми ненавидит Германию. Она живет с матерью (хер с ней!), которая живет с мужем (хер с ним!), который её не любит. Саймон не звонил сто сорок три дня (хер с ним!).
Вся жизнь вне стен школы оказывается надуманным спектаклем для умственно отсталых - все лгут и мылят веревки, на которых хотят покончить с собой.
Но Хильде она не обманывает.

- Ты теперь живешь в моем замке, Хильде. Мы ведь друзья?
- Друзья!

- В Ганновере имя Наоми на слуху (все говорят его не правильно, она бесится и вешает трубки) - ей выделяют отдельную группу, в которую заботливые родители отдают своих деток на целый день (они говорят пожалуйста, Наоми, он же гениален! они говорят, Наоми Шнайдер, в моем ребенке обязан быть талант!). Через руки Шнайдер проходит десяток детей, малюющих на белых листах неизвестные каракули, самородок Наоми находит только один - затем, разумеется, появляется второй, третий и так доходит до тринадцати детей. Но Хильде Наоми любит больше всех.
Светловолосая Хильде, которая ужасно картавит и пережевывает слова в непонятную кашу, становится венцом её трудов, подопытным кроликом, единственным другом. У Хильде нет отца, Наоми считает, что у нее вообще нет родителей - им не мешают многие годы разницы, чтобы понимать друг друга. Хильде дарит Наоми спокойствие и учит её правильно смотреть на вещи, Наоми Шнайдер же, в свою очередь, учит девочку всему остальному.
Рене говорит, что им нужно серьезно поговорить, когда Наоми возвращается домой. К тому времени Рене числится супругой, но уже не живет с Гельмутом (он уходит на Рождество, говорит, что больше её не любит. Рене снова начинает курить), Наоми все свободное время уделяет группе детей, а по ночам занимается научным трудом (надеется, что в сутках появится 25 час). Рене говорит ей, что она некоторое время проведет в больнице, Наоми с досадой замечает, что сегодня не её праздник для таких новостей. Рене говорит, что у неё рак третьей стадии и что врачи нашли метастазы в печени - Наоми отлично держится, по секунде выдавливая из своего сознания ненависть к собственной матери, которую копила годами.
Наоми Шнайдер не может ненавидеть человека, который скоро умрет, даже если этот человек - её мать.

- Открой дверь, Нуми! ОТКРОЙ ДВЕРЬ!
- (щелчок замка)

- Пока Рене сидит, увитая трубками и датчиками, словно ядовитым плющом, Наоми сидит рядом с ней. Колени Нуми Шнайдер ужасно болят от изнурительно работы (ночью она отмыла четыре этажа, а рано утром заступила на смену) - она закидывает ноги на стул, стоящий напротив, читает матери любовные письма, отправленные Наполеоном или Бахом (обязательно романтичные и до глубины души трагичные - только те, что понравятся Рене). Наоми бросает всё, что ей принадлежало, жертвует даже Хильде - этот удар она выносит с гордо поднятой головой и разбитым сердцем. В Ганновере остаются все записи, на которые она потратила столько сил; там же она сознательно оставляет детские обиды и груз безразличия, который столько лет носила гирей на сердце.
Перерыв Наоми заканчивается, её снова ждут утки и судна, которые нужно выносить за больными и постель, которую за ними нужно менять. Пальцы болят от химических чистящих средств, но Шнайдер завязывает волю в узел и смиренно терпит.
Наоми Шнайдер, уничтоженная матерью, ждет, когда та умрет. И это невыносимо.
Спустя полгода Наоми и Рене летят в Израиль, потому что там им могут помочь; потому что там им обещают помочь. Надежда заканчивается еще скорее, чем деньги - лечение не приносит результатов, Рене постоянно тошнит (Наоми, поджав губы, гладит загрубевшей рукой полысевшую голову матери), Наоми выбивается из сил. Рене - разрушительная сила, вулкан и ураган; повисшая пауза после смертельного приговора; пуля в висок осужденному.
Звонок Саймона останавливает фатальное падение. Он обещает её спасти.

- Ты не представляешь что это, Наоми! Испытания дали такие результаты! Я могу дать ей место в этой группе, Наоми!
- Сколько (пауза) ей (пауза) осталось (пауза)?...

- Неудавшаяся семья снова вместе: Саймон, Рене и Наоми. Попеременно они все друг друга любили, но это никогда не совпадало по времени. Смерть склоняется над ними, но промахивается косой - Рене Шнайдер официально входит в контрольную группу по испытанию вакцины ВКЗ. Один укол определяет их будущую жизнь. Один укол спасает их, затем уничтожает - но это еще не скоро. Сейчас все они находятся в Америке, и Саймон говорит, что у Рене больше нет метастаз. Её чистая печень снова начинает работать. Чем живее становится Рене, тем скорее обиды Наоми возвращаются на свои места.
Саймон пускает их жить в свой дом (их укромное место, где они с Наоми оба скрывались от гнета матери) - его семья развалилась, подобно карточному домику - ему выпала шестерка, туз в рукаве унесла бывшая жена. Рене все больше походит на себя, надменно указывая дочери на её недостатки. Саймон молчит.
Наоми Шнайдер - усталый взгляд, потупленный в пол; затем запрокинутая голова с чуть приоткрытым ртом; обветренные губы, обиженно поджатые - потеряла все, чтобы обрести мать, которая снова её не любит. Рене откровенничает с ней (Наоми думает, что она ей вовсе не дочь, а совсем чужая - попутчица, словно в поезде, которой рассказывают о сокровенном в надежде больше не встретиться) на темы, которых Нуми знать не хочет. Мать говорит, что ей отношения не складывались из-за неё - никто не хотел брать женщину с ребенком. Затем говорит, что научилась её любить - я воспитывала в себе это много лет. Наоми не подает виду - боль возвращает её на старую кухню, где она сидит в сарафанчике и ждет своего пирога. Но ни материнской любви, ни праздничного торта ей не достается - ни сейчас, ни тогда.

- Мы могли бы поладить, Наоми...
- Не думаю.

- Все возвращается на свои места так стремительно - Рене запрещено покидать Америку какое-то время, а Саймон услужливо выделяет ей место на обшарпанном диване. Он клянется Наоми, что все будет хорошо - она берет ближайший билет в Германию. Наоми думает, что её больше ничего не держит (стальные путы онкологии падают с её костлявых запястий) - она решает закончить свою теорию о развитии детского потенциала, летит обратно только за документами. Она говорит Саймону, что скоро вернется, что ей нужно только немного тишины.
Мысленно Наоми добавляет, что он мог бы ей гордиться, но вслух этого не произносит.
На четвертый день Саймон просит её как можно скорее прилететь в Америку. Саймон говорит, что Рене больше нет и что-то про то, что Наоми в опасности, но последнего она не слышит. Наоми глохнет, слепнет, впадает в агонию, воет, кричит, срывает с себя кофту, будто именно она мешает ей дышать. Планета Земля падает на маленькую Нуми Шнайдер в одну секунду, ломая её обе ноги и стирая её позвоночник в труху. Становится совсем невыносимо.
Наоми вылетает в Америку первым рейсом, прождав в аэропорту пятнадцать часов - время тянется медленно, словно медом стекает с ложки; становится осязаемым и вязким, медленно и уверенно окутывая легкие Наоми. Становится больно дышать.

- Ты еще не все знаешь, Наоми... (голос в трубке заикается)
- Я больше ничего не хочу знать, пап.

- Рейс Наоми Шнадер один из последних садится в аэропорту. После - любые перелеты неосуществимы. Наоми оказывается в консервной банке, запаянной с другой стороны; кислорода ей хватит ровно на двадцать четыре часа. Паника расходится по городу, словно чума - перепуганные люди толкаются на дорогах, кто-то кричит, повсюду слышен детский плач (от него Наоми труднее всего сконцентрироваться); маленькая девочка, похожая на Хильде, плачет что потеряла маму - Наоми замирает.
Спустя секунду её выдергивает отец, больно сжав её руку. И здесь начинается конец (жизни, мира и цивилизации) - пока они добираются до квартиры, отец рассказывает Наоми как это устроено: как сработала вакцина ВКЗ. Пока они поднимаются по лестнице, запыхавшиеся и мокрые от пота, Саймон говорит Наоми чем все закончится. Он орёт, открывая входную дверь, КОГДА ТЕБЕ СДЕЛАЛИ УКОЛ, НАОМИ? Нуми ему не отвечает. Саймон трясет её плечи в своих руках, щека начинает гореть от отцовской ладони - КОГДА ТЫ ВАКЦИНИРОВАЛАСЬ, НАОМИ???? Наоми поджимает губы. (Я не успела.)
Саймон облегченно вздыхает, напряженно отходит от дочери. Его тонкие руки беспорядочно щелкают пальцами, цепляются ногтями за заусенцы, настукивают что-то по коленке. Саймон говорит, что ему нужно вернуться в лабораторию. Он обещает ей все исправить.
Отец достает из кухонного шкафа пистолет и вкладывает его в руки Наоми. Она что-то лепечет, что не умеет стрелять, что не сможет этого сделать, что ей страшно, и она хочет, чтобы он остался здесь с ней. Наоми надеется, что Саймон еще не привит - он отводит глаза.

- Обещай, что вернешься за мной, пап! Обещай мне!
- Я вернусь за тобой, Нуми.
(Саймон не возвращается)

Оценка уровня адаптации.

БЛАНК ДЛЯ ЗАПОЛНЕНИЯ
Отметьте галочкой (✔) те варианты ответов, которые, на ваш взгляд, наиболее Вам подходят.
пример: ✔ тактическая стратегия

1. Что на Ваш взгляд является лучшим оружием против зомби?

тактическая стратегия (тихое перемещение, максимальная скрытность)

✔ бесшумное оружие (различные ножи, топоры и т.д.)

взрывчатка или любое другое огнестрельное оружие

2. Готовы ли Вы убить близкого человека незамедлительно, если он будет укушен?

да, это лучшее, что я могу для него сделать

✔ нет, я не смогу этого сделать

нет, я лучше сбегу

не уверен, зависит от ситуации

3. По Вашему мнению, зомби уже не люди?

нет, они все еще люди, ведь у каждого была своя жизнь до обращения

да, теперь они просто животные

✔ затрудняюсь ответить

4. Как вы считаете, человечество заслужило подобное?

да, люди сами виноваты в случившемся

нет, это слишком жестокая кара

возможно это всего лишь следующий этап в эволюции

✔ мне все равно

5. Считаете ли Вы, что человечество обречено?

✔ да, у нас нет шансов

нет, всегда есть надежда

не уверен

я просто пытаюсь выжить

6. Какие чувства Вы испытываете в связи с ситуацией в мире?

растерянность

злость

✔ страх ужас

бессилие

ничего не испытываете

7. Какие чувства Вы испытываете по отношению к зомби?

ненависть

жалость

страх

✔ безразличие

8. Готовы ли Вы обратиться в зомби?

нет, это хуже смерти

да, я устал выживать

✔ мне все равно как умирать

9. Способны ли Вы убить живого человека ради собственного выживания?

✔ нет, боюсь, что я не смогу этого сделать может быть

да, если того потребует ситуация

да, только так я и выживаю

не уверен

10. Остались ли у Вас силы выживать?

нет, я морально истощен

да, но я на пределе

✔ да, я хочу жить

затрудняюсь ответить

ИНВЕНТАРЬ: малый тактический армейский рюкзак из плотного канваса холщевой ткани вместимостью до 25 литров, найденный пустым в доме. В нём потерявший форму флисовый плед грязно-серого цвета, едва закрывающий ноги, если укрыться им по плечо; карманный фонарик на две пальчиковые батарейки, чудом еще работающий; литровая пластиковая бутылка для питьевой воды, заполнена условно на четверть; нож-кредитка, подходящий только чтобы разделать с его помощью еду или открыть банку, но будет абсолютно бесполезным в бою.
— В постоянном доступе: гибкий кухонный нож-слайсер из дамасской стали с укрепленной ручкой 240 мм; украденный из магазина специализированного снаряжения ледоруб, 48 см - оказавшийся крайне приятным оружием для бесшумной тактики, но который заметно уступает огнестрелу в скорости и расстоянии боя; небольшая тряпка, висящая на ремне рядом с ножом, используемая, в основном, для очищения открытых участков кожи от грязи; серебряная Звезда Давида и стальной католический крест, висящие на коротком черном каучуковым шнурке.
— Комплекты одежды: когда-то темно-синие джинсы, изрядно поношенные, порванные чуть выше колена на левой ноге - велики на размер, держаться за счет тонкого плетеного ремня, который отдали в пользование в группе; зеленая футболка, выпачканная кровью у воротника, сильно растянутая; темно-серый мешковатый мужской свитер, на удивление в хорошем состоянии; мужская парка с неработающей молнией и оторванным правом рукавом, весенние черные сапоги, повидавшие виды, без шнуровки и молнии.
На смену имеются удлиненные шорты из голубой джинсы, некогда с эффектом потертости, сейчас же просто с дыркой на левой ноге - без заднего левого кармана; черная футболка с оторванным левым рукавом без рисунка; два комплекта спортивного бель; клетчатая рубашка без единой пуговицы, скорее всего мужская, заметно большего размера; две пары коротких носков, которые были когда-то белыми.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО: Спустя два года, Нуми кажется чокнутой (всем остальным и самой себе). Страх становится единственной значимой силой, которая подталкивает её дальше двигаться.
Нуми не боится зомби, спокойно покидает убежище диггеров, почти всегда отправляется на поиски продовольствия; проблема Нуми в том, что страх она испытывает перед другими людьми. В метро она чувствует себя в безопасности, но стоит ей оказаться один на один с незнакомцами, как Шнайдер теряет голову (чаще всего убивает, потом долго приходит в себя. Действует неконтролируемо, о чем после ужасно сожалеет. Нарывается на неприятности, которые после не может самостоятельно решить.)
Нуми Шнайдер ждет подвоха, искренне боится рассказывать о себе что-то (особенно то, что её отец был в группе разработки ВКЗ), поэтому со временем превращается в лгунью федерального масштаба. Скандалистка и интриганка, которую невозможно заткнуть, которая провоцирует конфликты в группе и, есть такая вероятность, что подставила уже не одного своего соседа. Почему она все еще в группе и никто не всаживает ей в печень нож? Потому что она с тем же рвением выбирается на улицу и, в большинстве случаев, действительно находит что-то стоящее из припасов.

Пример игры.

Логану двадцать девять лет и его пырнули ножом — пожалуй, это все, что вам необходимо знать в данной ситуации.

Атенс лежит в больничной палате чуть меньше месяца, потому что кухонный нож для разделки овощей с филигранной точностью вошел аккурат в нежное его мяско. Атенс около месяца безучастно изучает причудливые трещины на глянцевом потолке, и медсестрам, наверно, даже немного обидно, что Логан настолько безучастен в жизни маленькой больницы (они-то бедные и губы красить начали, и глаза подводить не устают, а он все пялится в потолок, время от времени проваливаясь в неспокойный сон). Логан навязчиво перебирает в хмельной от лекарств голове произошедшее, с каждым разом домысливая новые подробности, путаясь и теряясь в догадках, в конце концов, что же из этого было правдой, а что грешным делом было придумано.

(сосредоточься на главном, логан)

Устрица сказал, что какой-то хмырь задолжал ему крупную сумму денег. Билли сидел в своем любимом кресле, в котором его сутулая спина полностью скрывалась, стоило ему повернуться. Логан даже пару раз думал, что Билли избегал некоторых проблем прячась именно так, по крайней мере, Атенсу бы хотелось надеяться, что те самые проблемы Билли Устрица мог принять с почти детским озорством (прячась-то в кресле, которое больше его раза в три). Билли был по обыкновению своему тих и спокоен, изредка улыбался ртом, полным кривоватых, пожелтевших от сигарет, зубов; постоянно вертел в руках смятую бумажку, исписанную черным фломастером с обратной стороны и тяжело вздыхал каждый раз, когда заглядывал внутрь. Дело Логана было практически неважным, ведь старый Бил всегда так спокойно относился к деньгам, но просрочка по выплате займа высказывала свое неуважение — а вот этого Билли уже простить не мог. Поседевшая голова его то и дело опускалась так сильно, что почти касалась подбородком груди, а затем снова поднималась и кренилась в сторону, он несколько раз сипло повторял Логану адрес, каждый раз смиряя его почти отцовски суровым взглядом, и наконец указал взглядом на дверь, еле заметно приподняв уголки постаревших серых губ.

(на главном, логан)

В тот день Атенс взял машину, чего обычно старался не делать, дабы не привлекать к себе внимания, подъехал к нужному дому и несколько часов просидел на переднем сидении, нехотя переводя взгляд с утренней газеты на хлипкую дверную сетку дома и обратно. Логан ждал то ли сигнала от Бога всевышнего (в которого, кстати, смиренно верил каждый раз, когда заливал в себя больше пяти стаканов водки), то ли маячка с другой стороны райских ворот, но более всего — пока на горизонте замаячит силуэт не только женской особы, чего, конечно, не произошло. И билли, и Логан, и еще половина "Устрицы" уже давно была в курсе происходящего, но повлиять на происходящее Логан никак не мог. Он все представлял на месте здравствующей глупенькой жены, которая оказалась под тяжким гнетом долгов, Лу и невольно ежился, будто от холода, еле заметно подергивая покатыми плечами. Лу всегда казалась ему маленькой девчонкой, у которой в голове ума — кот наплакал, которой самое место на кухне, и которая никак не должна связываться ни с кем из похотливых, озабоченных мужиков, которые могут вот так же её оставить без гроша в кармане, зато с долгосрочной кредитной историей у местного самоуправления (сам Логан, разумеется, к таким не относился; он бы любил, оберегал и заботился ровно настолько, насколько мог себе позволить это сделать, а может запер бы Лу в подвале и придумал на дверь ухищренную систему замков, чтобы выбраться она оттуда не смогла даже с группой стратегического реагирования). Атенс дочитывал последний абзац спортивной колонки, осознавал, что мыслями уходил слишком далеко и ничего из прочитанного он не понял, затем снова перечитывал оставшийся текст — и так несколько раз, пока с громким вздохом не швырнул газетенку на соседнее кресло.

(на самом главном, логан)

Все произошло настолько быстро, что Логан с трудом умещает все происходящее в голове. Он отчетливо помнит как резким движением сбивает сетку с крючка, как со второго нажима поддается хлипкая дверь дома, прогнившая у петель от старости и сырости, как в глазах девушки лишь на мгновение мелькает отблеск страха и тут же сменяется чем-то животным, доселе ему неизвестным. Логан привык к жалким пьющим мужикам, которых тряс время от времени — они, в большинстве своем, моментально начинали умолять его (да и всех остальных коллекторов Билли) дать им еще совсем немного времени, пьяные глаза в момент стекленели, кто-то умудрялся пустить слезы, пока они (для верности, конечно) оставляли им несколько синяков. Но то, что было в этой чертовой проблемной девке, Логан не видел еще ни разу. Оскаленное лицо искажается в гримасе, которую он и сейчас объясняет с большим трудом. Атенс лишь на секунду замер в дверном проеме, что-то сказал ей о том, что она знает от кого он, и знает, что так дела не делаются, а в следующую секунду тело наполняет острая боль. Боль расходится по всему животу, медленно перетекает в грудную клетку — не такая сильная, но все же. Во рту чувствуется железный привкус, известный с малых лет. Еще мгновение и бледно-зеленая кухня растворяется в глазах, оставляя после себя только темноту и отходящие на второй план тихие отголоски происходящего.

(открой глаза, атенс)

У Логана нет никого кроме Лу, но и та, получив первую возможность, сбежала впопыхах из города даже ни разу не обернувшись. Логан не хочет никого кроме Лу — это похоже на затянувшийся сон, который повторяется каждый день снова и снова, ненавязчиво сводя с ума. Сбежавшая Лу — олицетворение его детства; бесспорно красивое напоминание о самом лучшем; трепетное скрежетание в области сердца, которое взрослые мужики испытывать не должны. Лу должна была застрять там, в том времени. Она не должна была уезжать и оставлять его, маленькие куколки так не поступают. Логан сраный месяц думает, что на месте задолжавшей Зоватто могла быть его Лу, и это больнее всего.
У Логана нет никого, поэтому из больницы он выезжает один. Водрузив на плечо спортивную сумку, в которую скомкано бросил несколько футболок (вымазанных кровью, безусловно и провонявших больницей с такой силой, что теперь им самое место на помойке) и спортивные штаны. При выписке Логану отдали вещи, в которых он поступил: прорезанная черная футболка, которую было жаль больше остальных — подарок Лу на прошлый день рождения, пара тяжелых ботинок, некогда влажных, стухших в завернутом пакете и джинсы, пропитавшиеся кровью до колен. При выписке Логану говорят, что могут вызвать ему машину, что могут доставить его домой, говорят что в карте у него указан адрес — Логан коротко кивает, не поблагодарив, и выходит на улицу впервые за долгое время.

(я устрою это девке)

У Логана нет дома кроме "Устрицы". У Логана нет отца кроме Билли. Логан едет именно туда, нервно перебирая в руках несколько смятых долларов, которых вполне должно хватить на дорогу. Атенс смотрит в окно, придумывает тысячу и одну фразу, которую бросит Билли, как только войдет в бар. Логан вспоминает хищное лицо наглой девчонки и очень надеется, что Билли не спустил ей это с рук. Логан Атенс не плохой человек, но именно сейчас ему очень хочется, чтобы молоденькая брошенка Зоватто отмечала свой первый месяц разлагаясь в могиле. Атенс медленно выбирается из машины, с силой прижав живот ладонью, мимолетно здоровается с кем-то около входа в устрицу, думает о сигарете, о которой мечтал целый месяц, быстро пересекает бильярдные столы, затормозив у бара. Он не находит взглядом симпатичную Эшли, которую так любил саботировать в пятничные пустые вечера.
— Папочка вернулся, — Логан удивляется собственному сдавленному голосу, изрядно хрипит и с трудом прокашливается, — налей водки. Замена Эшли стоит к нему спиной, по запаху, изрядно смешавшемуся с запахом трехдневного перегара и сигарет, похоже что нарезает лимоны, но не торопится поворачиваться. Логан — нетерпеливый, невоспитанный, бесцеремонный мудак переваливается через стойку и с силой бьет ладонью по рабочему столу. Пыжится от закипающего раздражения, поджимает бледные тонкие губы и орёт уже громче.
— Ты оглохла? Билли стал брать на работу инвалидок в знак своего благородства?! Кучерявые волосы нехотя сменяются бледной ровностью поверхностью кожи. Логан в момент узнает это лицо, о котором так долго думал, рассматривая витиеватые трещины на потолке. Задолжавшая девчонка Зоватто в его доме. В единственном дорогом ему месте. Девчонка мудака Зоватто. Ебанная психопатка Зоватто, которая проткнула его ножом.
— Какого хрена ты делаешь в "Устрице"?!, — Атенс орет, брызгая слюной. Его руки моментально сжимаются в кулаки до побелевших костяшек. Логана и Зоватто разделяют только барная стойка и нож, который весьма некстати, оказался в её руках.

Логану двадцать девять лет и его пырнули ножом — пожалуй, это все, что вам необходимо знать в данной ситуации.